Текст: Роман Степанов
Макдональдс на набережной в Лимассоле давно стал моим любимым местом, когда хочется ощутить городской пульс и очутиться среди людей. Туристы, рабочие, мигранты привычно соседствуют за столиками, пока я с интересом наблюдаю за пестрой толпой школьников, весело щебечущих на чистом английском до тех пор, пока крепкое матерное словцо не расставит все по своим местам. Русским школьникам проще и привычнее общаться между собой по-английски. Работая над программой нашей домашней школы, я задумался, какова судьба национальной культуры в эмиграции.
Журнал в руку: в рождественском выпуске The Economist на глаза попалась статья о жизни польских и литовских школьников в Англии, которая, увы, подтвердила мои опасения, что ассимиляция, в том числе культурная — процесс неизбежный. Сами эмигранты все еще несут заряд национальной культуры и поддаются ассимиляции лишь условно, а вот их дети, которые в полной мере впитывают местную среду, как раз теряют национальные связи.
Да вот взять хотя бы личный опыт: недавний рождественско-новогодний забег — прекрасная тому иллюстрация, когда рождество местное или католическое еще не стало праздником по прошествии шести лет, а Новый год уже не ощущается как дОлжно. Вот и выходит, что никакого праздника в полном смысле не получается.
Польские дети в Англии, несмотря на прекрасное владение родным языком (языком их родителей), учась в английской школе, начинают думать по-английски и переводят на польский уже с английского. Но язык — это верхушка айсберга, глубже там расщепление идентификации: “так плохо говорить, но иногда я забываю, что я поляк” — говорит 20-ти летний подросток. Другая 19-ти летняя девушка утверждает, что не чувствует себя британкой в полной мере, но и не ощущает себя литовкой.
Будто в известном фильме, дети эмигрантов застревают в зале ожидания международный зоны вылета, ощущая, что на самом деле они не принадлежат ни к одной нации, не имеют национальности. Вот и получается, что их родители еще не отбились от родной страны, сами они еще не прибились к новой, но и родина их родителей не их родина.
И это никак не зависит от того, стараются родители знакомить с родной культурой, передавать традиции или язык. В психологии становления личности хорошо описан феномен, когда проживаемые нами самые сильные эмоции откладываются на том языке, на котором они случаются. Можно сколько угодно, как в фильме “Капитан Фантастик”, растить идеальную личность, со здоровыми и культурными взглядами, но все это будет теорией, пока дети сами не проживут свою первую любовь, видимо, на английском. А впоследствии они смогут заказать блюдо в ресторане где-то в России, но рассказать о своих чувствах русской девушке или парню смогут разве что карикатурно-литературно языком Пушкина или Тургенева или вовсе по-английски. И это жизнь.
Что это значит для культуры? Честно говоря, ничего хорошего. Если верить Википедии, то 2-3 миллиона человек покинули Российскую империю тогда, а это были “в подавляющем большинстве <…> военные, дворяне, предприниматели, интеллигенция, казаки, духовенство, государственные служащие, а также члены их семей”. Как и тогда, позволить себе уехать могут наиболее состоятельные и достойные люди, а те, кто остаются, создают ответвление, новую культурную лозу, часто не лучшего качества, а эмигрантская со временем завянет вместе с потенциалом.
Получается обратный естественный отбор какой-то. Разве не так оборвался серебряный век русской культуры чуть более, чем 100 лет назад?
Звучит, откровенно, пессимистично, возможно, и зря, ведь эмиграция первой волны дала миру трех нобелевских лауреатов (по литературе — Бунин, по экономике — Леонтьев, по химии — Пригожин), а также Шаляпина, Рахманинова, Кандинского, Шагала, Стравинского, Князева, Набокова и даже Сикорского. Но интересно, что именно из среды русской эмиграции вышел Набоков, а все остальные гении были непосредственно эмигрантами, поэтому тема передачи, взращивания, сохранения русской культуры в первую очередь, а, возможно, и развитие ее впоследствии — наша задача. Будет гигантской ошибкой обнулить генетическую память предков, живших столько столетий на просторах Среднерусской равнины, еще раз.