Беседу вела: МАША САЛЬКО
Колоритные в своей непосредственности и поражающие своей глубиной, ответы Дианы Арбениной напоминают книгу. Занимательную, самобытную и остроумную книгу житейских истин. О детях, живописи, музыке, антипеснях, новом альбоме и карме читайте в эксклюзивном интервью незаурядной солистки рок-группы «Ночные снайперы».
— История названия группы? Извините за клише, но уж очень интересно!
— Сегодня я расскажу эту сказку так… Было холодно. Было очень, очень холодно. Минус 60 градусов ниже нуля. Пальцев руки было не увидеть, если вытянуть руку во всю ее длину. В таком морозе не хочется ничего, кроме того, чтобы курить и наблюдать. Этим и занимался таксист на привокзальной площади в Магадане в ожидании пассажиров. Пассажиров все не было, зато вдруг из тумана выросли две маленькие фигурки с чехлами, в которых лежали гитара и скрипка. И тогда остроумный таксист высунул нос в форточку, затянулся табачной отравой и крикнул: «Девчонки, вы с охоты или на охоту?» Так появилось имя «Ночные снайперы».
— Название вашего нового альбома — «Выживут только влюбленные». Вы думаете, любовь — та самая сила, которая спасет мир? А между тем в вашей лирике слово «любовь» встречается довольно редко. Почему такой парадокс?
— Потому что я его чаще произношу в жизни. В песнях оно само собой подразумевается, а в жизни мы редко говорим друг другу «я люблю тебя».
— Что вас недавно растрогало до слез?
— Ассамблея в школе детей. Я первый раз видела такое крепкое свободное школьное братство.
— Кому вы обязаны таким необычным именем?
— Древним грекам (смеется). Ну послушайте, на самом деле оно не такое уж необычное. Аксинья или Добрыня имена куда более экзотические, несмотря на древнерусскую семантику. Мама и папа говорят, что я родилась очень маленькой и меня долго звали Дюймовочка. Из этого выросла идея назвать Дианой. Как-то так.
— От чьего вокала вы в полном восторге?
— Сегодня Анни Леннокс, Бетти Смит и Мэтью Беллами. Мне нравится powerfulness in the voice.
— Вы суеверный человек?
— Нет, я все больше агностик.
— С появлением Артема и Марты ваша жизнь, безусловно, изменилась. Что для вас стало наибольшим откровением материнства?
— То, что я, оказывается, взрослая, нудная, скучная клюшка. А я-то думала, что я до сих пор Пеппи Длинныйчулок. Не тут-то было (смеется). Дети — единственные существа, которые способны открыть тебе глаза на то, какой ты на самом деле.
— Каково это — воспитывать двойняшек? Не происходит ли путаницы, какие истины до кого донести? И не выходит ли сыр-бора у них самих, что кому в силу разного пола надо уяснить?
— Истины едины для всех — доброта, человечность, отзывчивость, щедрость, смелость. Вот этому учу. А что касается дифференциации «мальчики — девочки» — тружусь не покладая рук над тем, чтобы Артем носил сумки и подавал руку, выходя из машины, а Марта помогала ему застегивать рубашки (улыбается).
— Каково это — быть мамой первоклашек?
— У нас хорошая, я бы сказала, какая-то гуманная школа. И если в начале сентября я думала, сойду с ума от такого резкого поворота жизни, то сейчас уже привыкла. В конце концов, рано или поздно надо начинать работать. Вот они и начали в этом году. Я не оговорилась: именно работать. Учиться — это именно труд. Я настраиваю их именно на это слово.
— Что сейчас играет в ваших наушниках?
— Сейчас у меня в ушах группа Оasis «Turn up the sun». Я лечу из Пензы в Тольятти, и это то, что надо!
— Наш номер посвящен цикличности, все в жизни повторяется и возвращается на круги своя… Все взаимосвязано и неслучайно. Каков ваш взгляд на карму — судьбоносное орудие наказания, подсказка от провидения? Что?
— Все неслучайно. О, я верю в это. И чем старше, тем больше тому доказательств. Начиная от банального знания, что то, о чем думаешь, обязано случиться — и оно случается, от мистического дежавю, заканчивая последними минутами перед смертью, когда вся жизнь выстраивается в пазл и последний ее кусочек — ваше исчезновение. Да, все не случайно. Карма, точнее наш путь, не может быть наказанием или подсказкой. Иначе мы бы кроили наше время по-иному. Карма — сторонний наблюдатель, всегда готовый показать нам, что происходит, но мы редко к нему обращаемся. Наша повседневность настолько доминирует, что чаще всего человеку не до главного. Его растаскивает на молекулы текущее время, и нет сил на анализ.
— Вы явно любите боди-арт. Что это для вас? Украшение, память, защита?
— Боль. Память о боли. Пока еще ее очень много во мне.
— Как вы представляете будущее рока в России? Какой коллектив/исполнителя вы бы выделили как наиболее многообещающего?
— Никакой и никакого. Благими намерениями знаете же куда вымощена дорога. А еще есть классная пословица русская «Гора родила мышь». Вот это я в последнее время с горечью наблюдаю. Много понтов, много позирования, а песен классных нет, музыки тоже, отдачи вообще не присутствует. Я чаще наблюдаю на сцене демонстрацию гигантских эго при отсутствии работы над собой. Тоска.
— Вы упомянули, что черновое название нового альбома было «Наотмашь». Для вас это самая важная в нем песня? Или скорее имелось в виду настроение всего альбома?
— Не было чернового названия. Вообще не было. Я просто так сказала, чтобы кинуть кость журналистам, которые хотели новостей (мы тоже попались — Прим. ред.). Да и всё. Слово «наотмашь» — правильное, но назвать так этот альбом я не собиралась. Может, следующий? (Улыбается.)
— Ваше лингвистическое прошлое сквозит во всем вашем творчестве. В названии песен, названии картин, остроумных параллелях, которые вы проводите в интервью. (Особенно понравилось сравнение Питера с франтом, а Москвы с купчихой. J) Слово для вас — явно важный инструмент. Но вы признались, что в первую очередь вы все-таки музыкант. Объясните эту несостыковку.
— Без музыки вы не услышали бы моих слов. Слово без ноты — сухое, неслышное. Его можно проорать, но в душу оно не войдет. Нужна смазка для того, чтобы струны души откликнулись и впустили то, что вы хотите сказать. Это делает музыка. Что же до слова — я очень благодарна родителям за то, что они дали мне образование. Без него я бы писала глупости, мне кажется. Или была бы как пес «хочу сказать — виляю хвостом, а слов не нахожу».
— Похож ли для вас творческий процесс в живописи и музыке? Казалось бы, он более организован и строг в музыке, нежели при рисовании картин. Так ли это?
— И да и нет. У меня нет цели, когда я начинаю писать и картину, и песню. Меня просто что-то несет. И я отрываюсь от земли. К чему это приводит, мы видим. Но дисциплина в этот момент неуместна. Она необходима мне до этого момента и заключается в жестком ограничении себя во всем: в лести, в еде, в комфорте, в легкости бытия. Иначе оторваться от земли будет проблематично.
— Ваши картины — это та часть самовыражения, которая не находит места в музыке, или что-то совершенно иное?
— Мои картины — это бунт 14-летней девочки. Не против чего-либо, а просто бунт ради бунта. Такой, знаете, пубертат с прыщиками, первым сексом, неумелым выражением чувств с неудержимой радостью и одиночеством перед огромным миром. Единственное достоинство моих картин в том, что они отчаянные и бескомпромиссные.
— Вы с большим трепетом рассказываете о своем опыте чтения лекций, и в частности о студентах, называя их «самой неравнодушной аудиторией». В чем вы видите разницу между их взглядами и проблемами и вашим мировосприятием в университетские годы?
— Я жалею, что ко мне в университет в какой-то момент не прикатила Диана Арбенина. Уверена, что после встречи с ней мне бы полегчало (смеется). А так, нас за все годы учебы навестила только английская королева. И то мы ее видели издалека, так что никакого инспирейшена не было.
Человек в 17 лет остро нуждается в людях, которые могут без прикрас, честно рассказать то, что у него болит и что его мает.
— В одном из интервью вы говорили, что «замечаете отрицательный вектор (восприятия окружающего мира людьми) во всем вокруг». Чего, на ваш взгляд, миру не хватает на сегодняшний день больше всего?
— Мир пресыщен. Угомонитесь, господа, не срывайте с дерева килограммы апельсинов. Для того чтобы насытить себя, хватит одного, двух максимум.
Мир выхолощен. Дайте себе труд почитать книгу, а не болотце социальных сетей.
Мир черств. Мы не здороваемся друг с другом и вечно недовольны. Радуйтесь тому, что живы и живы ваши близкие. Все очень быстро кончится.
— Какая черта вашего характера больше всего помогла вам так многого добиться, а от какой вы бы очень хотели избавиться?
— Трудолюбие меня спасало всегда. И стыд еще — мне часто бывает стыдно. Это мощный двигатель благодетели. Я хочу научиться ждать, научиться терпению и не спешить. Мне действительно уже некуда спешить.
— Когда к вам приходит вдохновение и вы пишете, вы сразу четко понимаете — так, это стихи, песней не будут? Вы упоминали, что для вас стихи, которые вы называете антипеснями, нечто более личное, более болезненное, более сокровенное и полное… смерти. Как вы объясните это разграничение?
— Стихи я пишу крайне редко. И, слава богу, стали появляться полные нежности и любви строфы. Смерти стало меньше. А песни, напротив, стали еще более личными. И так странно, что люди стали находить в них больше для себя, чем раньше. Это здорово. И да, я всегда знаю, что стихотворение, которое пишу, не полетит по грифу. У него иная судьба, иная задача. Не всем же быть лириками.
— Мы жители острова, окруженного прекрасным Средиземным морем. А что для вас водная стихия, близость к большой воде? Опасность, умиротворение или что-то еще?
— В 17 лет мне предсказали, что я утону. С тех пор с каждым годом меня тянет к воде все сильнее и сильнее. Я ищу ее везде, где бы ни находилась. И наблюдая в себе огромное количество необъяснимого, я склонна думать, что, возможно, все это та самая карма. Посмотрим, да?
— Продолжите фразу «Жить хорошо, когда…».
…хорошо жить (смеется).
